В.А. Серов

В.А. Серов

(1865—1911)

Еще при жизни В. А. Серова, а тем более после его смерти историки искусства и худож­ники спорили — кто же Серов: последний жи­вописец старой школы XIX в. или представи­тель нового искусства? Правильней всего на этот вопрос было бы ответить так: и то и дру­гое. Серов традиционен; в истории русской жи­вописи его можно было бы назвать сыном Ре­пина. Но ведь подлинные продолжатели тради­ций не останавливаются на месте, а идут вперед и ищут. Серов искал больше, чем другие. Ему неизвестно было чувство удовлетворенности. Он был все время в пути. Поэтому он и стал тем художником, который органично соединил искусство XIX и XX столетий.

Валентин Александрович Серов родился в 1865 г. в семье известного русского компози­тора и музыкального критика. Он рос среди людей, для которых самым главным в жизни было искусство. Он рано начал учиться рисо­вать, учился у многих художников (у австрий­ского художника Кёппинга, у Репина, в Ака­демии художеств у Чистякова), рано выучил­ся и стал самостоятельным. В 20 лет он бросил Академию, а в 22—23 года стал известным жи­вописцем — автором великолепных картин «Девочка с персиками» (1887) и «Девушка, освещенная солнцем» (1888; обе в Третьяковской галерее в Москве;).

Уже в этих картинах молодой Серов вы­ступил как новатор. Его живопись словно улыбалась, радуясь солнцу и воздуху, горела чистыми, ничем не загрязненными красками. Он воспевал юность, красоту, как он сам говорил — «отрадное», и не хотел думать о людских не­счастьях, о трудностях жизни. Как никто до него, Серов раскрывал в этих картинах красоту окружающего мира.

В 90-е годы пришла зрелость — отточенное мастерство, артистизм, глубокое понимание жиз­ни. Серов работал в это время в разных жан­рах. Он с увлечением писал деревенские сцен­ки в пейзаже — мальчика-пастушка, сидящего на жнивье, и лошадей, бродящих вокруг («Октябрь. Домотканово»), моло­дую крестьянку возле лошади («Баба с лошадью»), крестьянку, едущую в те­леге («Баба в телеге»). В этих сценах, очень простых по мотиву, тишина и великий покой, великая гармония скромной неповто­римо русской природы. (Все три картины в Третьяковской галерее в Москве.)

Серов писал и парадные портреты — знат­ных дам, разодетых в великолепные платья, великих князей, аристократов. Писал скром­ные детские портреты, выражая в них всю непо­средственность детских характеров и пережи­ваний. Но самыми любимыми героями Серова стали в это время люди творческого труда — художники, писатели, артисты. Способность творить Серов считал высшим проявлением че­ловеческого в человеке. Поэтому художник всег­да искал в человеке творца, артиста. Этот арти­стизм натуры составляет, например, содержа­ние портрета Константина Коровина (1891, Третьяковская галерея, Москва). С портрета на нас смотрит с улыбкой добрый красивый человек, тонкий, зоркий живописец. Серов раскрывает его характер, заостряет ху­дожническое начало: свободу от норм и канонов, какую-то особую легкость, безусловную талант­ливость. Это сквозит в каждом жесте, в каж­дой детали, в каждом движении.

Образ человека-творца с годами становится в творчестве Серова все более значительным и ярким. Высшей точки этот образ достигает в портретах 1905 года — года первой револю­ции в России. В это время Серов пишет Горь­кого — великого пропагандиста новых идей, писателя — в одежде мастерового (Музей А. М. Горького, Москва). Рисует углем Шаляпина — щедро, беспредельно одаренного, рассыпающего искры своего таланта артиста (Третьяковская галерея, Москва), создает портрет Ермоловой — знаменитой трагической ак­трисы. В портрете Ермо­ловой идеал Серова выражается наиболее пол­нокровно и ярко. Перед нами поистине свобод­ный творец, способный нести людям слова прав­ды, красоты, то великое счастье, которое дает искусство. Серов построил этот портрет по за­конам монументальной формы — строго, тор­жественно, без лишних деталей, максимально упростив цветовые отношения, достигнув пре­дельной выразительности силуэта фигуры. Это— произведение большого стиля. Если прежде художник стремился создать впечатление непо­средственности, даже случайности своего взгля­да на натуру, то теперь как бы показывает нам, что он все строго рассчитывает, «отмеряет». Большой стиль становится в его творчестве выразителем больших идей и чувств.

В своих поздних портретах (Морозова, 1902; Гиршмана, 1911; Орловой, 1911; первые два в Третьяковской галерее в Москве, третий — в Русском музее в Ленинграде) Се­ров особенно смело заостряет характеры, преувеличивает какие-то черты во внешнем и вну­треннем облике человека. Не случайно мно­гие современники Серова боялись позировать ему, хотя и мечтали иметь портрет, исполненный кистью мастера.

В последнее десятилетие своей жизни, слов­но повинуясь пафосу того общественного подъема, который переживала Россия. Серов стре­мится говорить такими образами, которые зву­чат в полную силу, в которых чувствуется законченность классического искусства. Малень­кая картина 1907 г. «Петр Первый» по­строена так, что напоминает фреску. В ней все подчинено выражению великого порыва Пет­ровской эпохи — эпохи страшной, но величе­ственной, жестокой, но революционной (Треть­яковская галерея, Москва).

О возрождении «в новом издании» класси­ческого стиля Серов думал и тогда, когда рабо­тал — в самые последние годы жизни — над картинами на античные сюжеты. Изображая мифологическую сцену похищения быком — Зев­сом Европы или сцену из Гомера — «Одиссей и Навзикая», Серов думал о гармонии человека и мира, о красоте античной легенды, по-детски наивной, но просветленной, о живой, а не за­тертой многими поколениями бездарных худож­ников классике.

Не только в живописи, но и в рисунке Се­ров достиг в последнее десятилетие творчества своеобразной классичности. Его поздние ри­сунки на редкость «экономны». Иной раз Се­ров не прибегает ни к штриховке, ни к так на­зываемой затирке, он оставляет лишь один контур, которым смело и выразительно очер­чивает фигуру или предмет. Эти линии в серовских рисунках красивы сами по себе. Они сооб­щают тем образам, которые воссоздает Серов, какой-то особый артистизм, изысканность, боль­шую утонченность.

Валентин Александрович Серов прожил не­много. Он умер 46 лет. Но он успел сделать столько, что его творчества хватило бы на мно­гие художнические жизни.