СИВКО-БУРКО

СИВКО-БУРКО

Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался. Отец стал умирать и говорит:

— Дети! Как я умру, вы каждый поочередно ходите на могилу ко мне спать три ночи,— и умер.

Старика схоронили.

Приходит ночь; надо большому брату ночевать на могиле, а ему — кое лень, кое боится, он и говорит малому брату:

— Иван-дурак! Поди-ка к отцу на могилу, ночуй за меня. Ты ничего же не делаешь!

Иван-дурак собрался, пришел на могилу, лежит; в полночь вдруг могила расступилась, старик выходит и спрашивает:

— Кто тут? Ты, большой сын?

• Нет, батюшка! Я, Иван-дурак.
  Старик узнал его и спрашивает:
• Что же больш-от сын не пришел?
• А он меня послал, батюшка!
• Ну, твое счастье!

  Старик свистнул-гайкнул богатырским посвистом:

  — Сивко-бурко, вещий воронко!

  Сивко бежит, только земля дрожит, из очей искры сыплются, из ноздрей дым столбом.

  — Вот тебе,  сын  мой, добрый конь;  а  ты, конь, служи ему,  как  мне служил.

  Проговорил это старик, лег в могилу.

  Иван-дурак погладил, поласкал сивка и отпустил, сам домой пошел.

  Дома спрашивают братья:

• Что, Иван-дурак, ладно ли ночевал?
• Очень ладно, братья!

• Другая ночь приходит. Середний брат тоже не идет ночевать на могилу и говорит:

  — Иван-дурак! Поди на могилу-то к батюшке, ночуй и за меня.
  Иван-дурак, не говоря ни слова, собрался и покатил, пришел на могилу, лег, дожидается полночи.

  В полночь также могила раскрылась, отец вышел, спрашивает:

• Ты, середний сын?
• Нет,— говорит Иван-дурак,— я же опять, батюшка!

• Старик гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:

  — Сивко-бурко, вещий воронко!

  Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.

  — Ну, бурко, как мне служил, так служи и сыну моему. Ступай теперь!
  Бурко убежал; старик лег в могилу, а Иван-дурак пошел домой. Братья опять спрашивают:

• Каково, Иван-дурак, ночевал?
• Очень, братья, ладно!

• На третью ночь Иванова очередь; он не дожидается наряду, собрался и пошел.

  Лежит на могиле; в полночь опять старик вышел, уж знает, что тут Иван-дурак, гайкнул богатырским голосом, свистнул молодецким посвистом:

  — Сивко-бурко, вещий воронко!

  Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом.

  — Ну, воронко, как мне служил, так и сыну моему служи!
  Сказал это старик, простился с Иваном-дураком, лег в могилу. Иван-дурак погладил воронка, посмотрел и отпустил, сам пошел домой.

  Братья опять спрашивают:

• Каково, Иван-дурак, ночевал?
• Очень ладно, братья!

• Живут; двое братовей робят, а Иван-дурак ничего. Вдруг от царя клич: ежели кто сорвет царевнин портрет с дому чрез сколько-то много бревен, за того ее и взамуж отдаст.

  Братья сбираются посмотреть, кто станет срывать портрет. Иван-дурак сидит на печи за трубой и бает:

  — Братья! Дайте мне каку лошадь, я поеду посмотрю же.

  —  Э! — взъелись братья на него.— Сиди, дурак, на печи; чего ты по­едешь? Людей, что ли, смешить!

  Нет, от Ивана-дурака отступу нету!  Братья не могли отбиться:

  —  Ну, ты возьми, дурак, вон трехногую кобыленку!

  Сами уехали. Иван-дурак за ними же поехал в чисто поле, в широко раздолье; слез с кобыленки, взял ее зарезал, кожу снял, повесил на поскотину, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

  — Сивко-бурко, вещий воронко!

  Сивко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился, наелся, в друго вы­лез — оделся, молодец такой стал, что и братьям не узнать!

  Сел на сивка и поехал срывать портрет. Народу было тут видимо-невиди­мо; завидели молодца, все начали смотреть.

  Иван-дурак с размаху нагнал, конь его скочил, и портрет не достал только через три бревна. Видели, откуда приехал, а не видали, куда уехал!

  Он коня отпустил, сам пришел домой, сел на печь. Вдруг братья приезжа­ют и сказывают женам:

  — Ну, жены, какой молодец приезжал, так мы такого сроду не видали!
  Портрет не достал только через три бревна. Видели, откуль приехал; не вида­ ли, куды уехал. Еще опять-приедет...

  Иван-дурак сидит на печи и говорит:

  — Братья, не я ли тут был?

  —         Куда, к черту, тебе быть! Сиди, дурак, на печи, да протирай нос-от.
  Время идет. От царя тот же клич. Братья опять стали собираться, а Иван-дурак и говорит:

• Братья! Дайте мне каку-нибудь лошадь.
  Они отвечают:
• Сиди, дурак, дома! Другу лошадь ты станешь переводить!

• Нет, отбиться не могли, велели опять взять хромую кобылешку. Иван-дурак и ту управил, заколол, кожу развесил на поскотине, а мясо бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

  —  Сивко-бурко, вещий воронко!

  Бурко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в право ухо залез — оделся, выскочил в лево — молодцом сделался, соскочил на коня, поехал; портрет не достал только за два бревна. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал!

  Бурка отпустил, а сам пошел домой, сел на печь, дожидается братовей. Братья приехали и сказывают:

  —  Бабы! Тот же молодец опять приезжал, да не достал портрет только за два бревна.

  Иван-дурак и говорит им:

• Братья, не я ли тут был?
• Сиди, дурак! Где, у черта, был!

• —  Ну, хозяйки! Тот же молодец как нагнал сегодня, так портрет и со­рвал.

  Иван-дурак сидит за трубой и бает:

  Через немного времени от царя опять клич. Братья начали собираться, а Иван-дурак и просит:

  —  Дайте, братья,  каку-нибудь лошадь; я съезжу, посмотрю же.

  —  Сиди, дурак, дома! Докуда лошадей-то у нас станешь переводить?
  Нет. отбиться не могли, бились, бились, велели взять худую кобылешку; сами уехали.

  Иван-дурак и ту управил, зарезал, бросил; сам свистнул молодецким посвистом, гайкнул богатырским голосом:

  —  Сивко-бурко, вещий воронко!

  Воронко бежит, только земля дрожит, из очей пламя пышет, а из ноздрей дым столбом. Иван-дурак в одно ушко залез — напился-наелся, в друго вы­лез — молодцом оделся, сел на коня и поехал.

  Как только доехал до царских чертогов, портрет и ширинку так и сорвал. Видели, откуда приехал, а не видели, куда уехал!

  Он так же воронка отпустил, пошел домой, сел на печь, ждет братовей. Братья приехали, сказывают:

• Братья, не я ли тут был?
• Сиди, дурак! Где ты, у черта, был?

• Разговоры тут коротки: веселым пирком да за свадебку. Наш Иван тут стал не Иван-дурак, а Иван — царский зять; оправился, очистился, молодец молодцом стал, ие стали люди узнавать! Тогда-то братья узнали, что значило ходить спать на могилу к отцу.

  Чрез немного время царь сделал бал, созывает всех бояр, воевод, князей, думных, сенаторов, купцов, мещан и крестьян. И Ивановы братья поехали; Иван-дурак не отстал, сел где-то на печь за трубу, глядит, рот разинул.

  Царевна потчует гостей, каждому подносит пива и смотрит, не утрется ли кто ширинкой? — тот ее и жених. Только никто не утерся; а Ивана-дурака не видала, обошла. Гости разошлись.

  На другой день царь сделал другой бал; опять виноватого не нашли, кто сорвал ширинку.

  На третий день царевна так же стала из своих рук подносить гостям пиво; всех обошла, никто не утерся ширинкой. «Что это,— думает она себе,— нет моего суженого!» Взглянула за трубу и увидела там Ивана-дурака; платьишко на нем худое, весь в саже, волосы дыбом. Она налила стакан пива, подносит ему, а братья глядят, да и думают: царевна-то и дураку-то подносит пиво!

  Иван-дурак выпил, да и утерся ширинкой. Царевна обрадовалась, берет его за руку, ведет к отцу и говорит:

  —  Батюшка! Вот мой суженый.

  Братовей тут ровно ножом по сердцу-то резнуло, думают: «Чего это царевна! Не с ума ли сошла? Дурака ведет в сужены».