Белые ночи и черные дни

Белые ночи и черные дни

Нередко приходится слышать утверждение, будто белые ночи— особенность одного лишь Ленинграда. Это, конечно, заблуждение: белые ночи—явление, свойственное определенным географическим широтам обоих полушарий, и Ленинград не имеет никаких оснований предъявлять на них какие-либо преимущественные права.

В самом деле: что такое „белая ночь" в глазах метеоролога или астронома? Что такое этот „прозрачный сумрак" и „блеск безлунный"? Если отвлечься от поэзии и обратиться к астрономической правде этого явления, то ответ будет таков. Белая ночь— это слияние вечерних и утренних сумерек. В тех широтах, где солнце, в своем суточном движении по небесному своду, неглубоко опускается ниже горизонта, не глубже 17 градусов,—там вечерняя заря не успевает померкнут, как уже загораются лучи утренней. „И не пуская тьму ночную на золотые небеса, одна заря сменить другую спешит", не оставляя для ночи и получасового промежутка.

При таких условиях, разумеется, ни Ленинград, ни какой-либо другой отдельный пункт не может иметь привилегии служит единственным местом, где наблюдается это явление. Граница зоны белых ночей вычисляется астрономически. И оказывается, что слияние зорь может быть наблюдаемо уже гораздо южнее широты Ленинграда. Москвичи тоже могут любоваться белыми ночками,—приблизительно с средних чисел мая по конец июля. Здесь они не так светлы, как в Ленинграде в те же самые дни; но все же ленинградские майские белые ночи могут быть наблюдаемы в Москве в течение всего июня. Почему москвичи не замечают их, или, вернее, почему они не обращают на них такого исключительного внимания, как ленинградцы,—это вопрос особый, относящийся уже к области „поэзии", а не „правды" белых ночей.

Южная граница зоны белых ночей проходит в России на широте Полтавы, на 49½ градусе. Здесь существует, впрочем, только одна белая ночь в году—именно 22 июня. Начиная с этой широты, на север белые ночи становятся все светлее, а период их продолжительности—длиннее. Есть белые ночи и в Самаре, и в Казани, и в Пскове, и в Вятке, и в Енисейске,—но так как все эти пункты южнее Ленинграда, то белые ночи там охватывают меньший период (по обе стороны от 22 июня) и не достигают такой яркости. Зато 

в Выборге они еще светлее, чем в Ленинграде, а особенно светлы в Архангельске, расположенном уже недалеко от зоны незаходящего солнца. Белые ночи Стокгольма ничем не отличаются от Ленинградских.

Но почему же молва так прочно связывает белые ночи именно с Ленинградом? Трудно дать ответ на этот вопрос, исходя из соображений чисто астрономических. Причины тут психологические, отчасти даже литературные. В большом городе эффект белой ночи совсем иной, нежели в сельской местности, в лесу или в поле, на той же географической широте. Сельский ландшафт в сумеречном освещении белой ночи мало чем отличается от того же ландшафта под вечер и потому не производит непосредственно на чувства никакого особенного впечатления. Другое дело—улицы столичного города. Под вечер мы привыкли видеть их кишащими народом, придающим столь характерное оживление человеческому муравейнику. В белую же ночь,—при таком же, в сущности, освещении—эти улицы пустынны, и безлюдье их, когда „ясны спящие громады" и „светла Адмиралтейская игла", производит странное впечатление своей необычностью. Мы не отдаем себе отчета, чем именно поражает нас тогда вид столичных улиц, но непосредственное чувство говорит нам о чем-то, чего мы не привыкли видеть нигде в другом месте. При таком освещении глаз привык видеть бурление людского потока,—а его нет. Вот, вероятно, психологическая причина эффектности и популярности ленинградских белых ночей. К этому присоединяется и ореол литературных воспоминаний, созданный творчеством наших поэтов и беллетристов: мы склонны видеть то, что внушают нам поэты.

Есть еще одна особенность из области поэзии белых ночей, которую тоже не легко объяснить. Ленинградцы уверяют, то их белые ночи от года к году становятся все менее светлыми; в последнее время не бывает уже тех ярких истинно-белых ночей, которые витали над Ленинградом в старину. Находят как-будто и литературные подтверждения этому, ссылаются на пушкинские строки:

... Когда я в комнате своей

Пишу, читаю без лампады. ..

В нынешние белые ночи нельзя уже читать и писать в квартире без исскуственного освещения. Скорее всего, — это не более, как чисто-психологический результат притупления первого впечатления. При приезде в Ленинград откуда-нибудь с юга, „спящие громады" в прозрачном сумраке задумчивых ночей производят неизгладимое впечатление своей новизной, необычайностью; но, обживаясь в северной столице, мы мало-по-малу привыкаем к многим ее особенностям, и они не поражают нас так, как прежде. Впрочем, возможно, что здесь есть и доля объективной правды. Дело в том, что с увеличением влаги в атмосфере сумерки становятся короче и тусклее: а воздух Ленинграда, от копоти и дыма фабричных труб, без сомнения стал туманнее, чем лет 25—50 назад, когда фабрик в столице было значительно меньше. Известно ведь, как участились от той же причины в последние годы знаменитые лондонские туманы. У нас то же самое проявляется менее резко,— и, может-быть, одним из проявлений увеличенной влажности служит потускнение ленинградских белых ночей.

Возвращаясь от поэзии белых ночей к их правде, отметим, что с астрономической точки зрения белая ночь—младшая сестра полуночного солнца; когда ночная дуга суточного пути солнца совсем не погружается под горизонт, а лишь слегка скользит по нему, мы имеем уже не только слияние двух зорь, но и непрерывный день. Это впервые можно наблюдать на 65 град. 42 мин. широты: здесь начинается царство полуденного солнца. Еще севернее—начиная с 67 град. 24 мин., можно наблюдать также и непрерывную ночь, слияние утренней зари с вечерней через полдень, а не через полночь. Это, если хотите, — черный день, полная противоположность белой ночи, хотя степень освещения их одинакова. Страна черных дней—это та же страна полуночного солнца, только в другое время года. Там, где можно видеть незаходящее солнце в июне*, — там же в декабре господствует многосуточный мрак, обусловленный не восходящим солнцем.

Очень любопытная смена света и мрака происходит в околополярных областях, внутри 83½ параллели. Наше ходячее, вынесенное из школьных уроков географии, представление о чередовании там дней и ночей, весьма далеко от истинной картины. Этот край вовсе не знает обычной смены дней и ночей. Та брешь, которую пробивают в этой монотонной смене ленинградские белые ночи, достигает здесь уже полного разрыва с привычным распорядком. Все полугодие от летнего до зимнего солнцестояния,—то-есть, от 22 июня до 22 декабря,—разделяется на 5 периодов, на пять времен года, если хотите. В течение первого периода стоит непрерывный день; в течение второго—дни чередуются с сумерками около полуночи, но ночи не бывает (слабым подобием их и являются нынешние наши летние ленинградские сутки); в течение третьего периода стоят непрерывные сумерки,—дней и ночей вовсе не бывает, в течение четвертого периода эти сплошные сумерки сгущаются около полуночи в полную ночь; наконец, в течение пятого периода царит сплошная ночь. В следующем полугодии—с декабря по июнь— те же явления повторяются в обратном порядке.

По ту сторону экватора, в южном полушарии, на соответствующих географических широтах наблюдаются, конечно, те же явления. Там тоже должны быть белые ночи, и если мы ничего не слышим о белых ночах далекого юга, то лишь по той причине, что крайний юг—область океана, омывающего Антарктический материк. Параллель, отвечающая в южном полушарии широте Ленинграда, не пересекает ни одного клочка твердой земли; она вся лежит в океане, и любоваться „белыми ночами юга" могли бы только южно-полярные путешественники, одни лишь посещающие эти широты южного полушария. Не удивительно, что ни в путевых дневниках, ни на страницах романов нам не приходится' встречать никаких указаний на явление, которое по ту сторону экватора вправе соперничать с белыми ночами нашего севера.

* В Тромзе, в Норвегии, солнце не погружается под горизонт, начиная с 19 мая по 26 июля, в Гаммерфесте—с 14 мая по 30 июля, а близ мыса Нордкапа— с 12 мая по 1 августа.