Английский крестьянин и его семья, ок. 1394 г.

Английский крестьянин и его семья, ок. 1394 г.

«[...] Идя по дороге с горестным плачем, я увидел бедняка, шедшего за плугом. Рубаха его была из грубой тка­ни, называемой сагу, капюшон был весь в дырах, из которых торчали его волосы; из его грубых, покоробившихся, подби­тых гвоздями башмаков при ходьбе вылезали пальцы его ног; чулки ниспадали на гетры, и, идя за своим плугом, весь он был выпачкан грязью; его перчатки без пальцев были сшиты из драных лохмотьев, а пальцы были стерты и по­крыты грязью. Человек этот утопал в грязи по самые щико­лотки; впереди него плелись четыре коровы, до крайности исхудалые; их худоба была столь жуткой, что можно было пересчитать их ребра. Жена его шла рядом с длинным стрекалом в руках; ее короткая юбка была высоко подоткнута, а от непогоды она завернулась в веяльную сетку; она шла бо­сиком по ледяной земле, и из ног ее сочилась кровь. У края поля стоял небольшой короб для мусора, в нем лежал мла­денец, завернутый в тряпье, а с другой стороны еще двое ма­лышей двухлетнего возраста, и все они выводили жалост­ную песню. Их голоса сливались в один крик вопль нищеты. Бедный пахарь горестно вздыхал и повторял: «Тише, дети!»

«Pierce the Ploughmans Crede», ок. 1394 г.

«В молодости он был живым от природы. Когда же последняя начала постигать самое себя, и он осознал, что яв­ляется для себя тяжким бременем, это было для него горь­ко и мучительно. Он перепробовал множество уловок и со­вершал великие труды покаяния, с тем чтобы подчинить те­ло духу. Некоторое время он носил власяницу и железную цепь, пока кровь не стала обильно сочиться, так что при­шлось ему их снять. Тайно он заказал для себя исподнее, а в этом исподнем были ремни, унизанные ста пятьюдесятью ос­тро заточенными латунными шипами, повернутыми к телу. Эта одежда плотно облегала его и была плотно стянута спе­реди, для того чтобы прилегание было как можно более тес­ным и шипы врезались в его плоть; одежда эта доходила ему до пояса. Раб Божий ночью ложился в ней спать. Ле­том, когда стояла сильная жара, когда, утомленный ходь­бой, он чувствовал, что силы покидают его, или после кро­вопускания, когда он лежал в плену своих страданий, мучи­мый паразитами, он порой плакал в тишине, и скрежетал зу­бами, и не переставая ворочался, как жалкий червяк, в кото­рого вонзают острые иглы. Часто ему казалось, что он ле­жит на муравейнике - столько насекомых ползало по нему. Когда его начинал окутывать сон или когда он уже спал, они беспрепятственно кусали и сосали его кровь. С тяжким серд­цем он иногда взывал к Богу. «Боже милосердный, как ужас­на смерть сия! Те, кого убивают разбойники или терзают крупные звери, умирают быстро, а я лежу, усыпанный этими жуткими насекомыми, умираю и не могу умереть.» Однако, какими бы долгими ни были зимние ночи и какими бы жар­кими летние, он не пытался избавиться от паразитов, а что­бы еще более ужесточить свои мучения, он придумал вот что: один из концов своего ремня он завязал у себя вокруг шеи и ловко приладил к нему два кожаных кольца; продев в них свои руки, он стянул их и замкнул свои узы с помощью двух висячих замков; ключи он клал на полку перед своим ложем и освобождал руки лишь когда вставал для утренней службы. В этих узах руки его были подняты вверх и прижа­ты с обеих сторон к горлу, и связаны они были так плотно, что если бы в его келье загорелся пожар, он бы не сумел спастись. Так продолжалось до тех пор, пока руки его не ох­ватила дрожь от постоянного напряжения; тогда он приду­мал другое.

«Он заказал себе пару кожаных перчаток, похожих на те, что надевают рабочие, чтобы не уколоться шипами; по его просьбе жестянщик утыкал их снаружи острыми латун­ными шипами, и он надевал их ночью с тем, чтобы, если бы он захотел снять власяницу или попытался как-то иначе об­легчить свои страдания от укусов насекомых, шипы вонза­лись бы в его тело, и так и происходило. Когда он пытался помочь себе руками и дотрагивался во сне руками до своей груди и расчесывал ее, он оставлял на ней такие страшные царапины, какие оставили бы когти медведя. Плоть его на руках и груди гноилась, а после того как через многие недели он выздоровел, ему стало еще хуже, и он изъязвил себя но­выми ранами. Эти мучения длились целых шестнадцать лет, но, поскольку жилы и тело его были ослаблены и изможде­ны, на Пятидесятницу явился ему Ангел небесный и объя­вил, что Господь не желает, чтобы он продолжал свои му­чения. Тогда он прекратил и бросил все орудия в реку.»

Генрих Сузо (1295 -1366).