В средневековом университете

В средневековом университете

Войдем мысленно в аудиторию средне­векового университета. Так же как и в наши дни, ступенчатыми рядами располагаются скамьи, расширяясь кверху веерообразным амфитеат­ром и постепенно суживаясь книзу в том месте, где возвышается массивная дубовая кафедра, за которой стоит читающий лекцию профессор.

Некоторые студенты напряженно слушают и время от времени чертят что-то грифелем на небольших навощенных дощечках, другие пере­шептываются, а иные, утомившись, дремлют.

Бросается в глаза необычайная пестрота аудитории: разнообразны камзолы, плащи и береты, среди слушателей семнадцатилетние юноши и начинающие лысеть осанистые муж­чины. Присмотревшись, здесь можно заметить и смуглых сухощавых испанцев, и сероглазых светловолосых немцев, и подвижных говорли­вых французов, и подтянутых неторопливых англичан.

Что объединяло эту разношерстную ауди­торию и почему слова профессора были всем одинаково понятны? В те времена для всех западноевропейских стран языком науки была латынь, подобно тому как для стран и народов Ближнего и Среднего Востока таким общим языком был арабский.

Латынь обязаны были учить в те времена тысячи школьников. Их заставляли заучи­вать наизусть непонятные латинские молитвы и псалмы (церковные песнопения). Эту тяжкую премудрость в сознание учеников вколачивали с помощью учительской розги.

Многие не выдерживали и бежали от непре­станной зубрежки и от побоев. Но для тех, кто преодолевал трудности, латынь становилась привычным и понятным языком, и поэтому лекция на латинском языке могла объединить в стенах одной аудитории выходцев из разных стран.

На профессорской кафедре, поддерживаемая треугольным пюпитром, возвышается огром­ных размеров книга, почти скрывающая от слу­шателей самого лектора. Слово «лекция» озна­чает чтение. Средневековый профессор действи­тельно читал книгу, время от времени прерывая чтение пояснениями. Листы книги были не бумажными, они изготовлялись из пергамента — тонко выделанной телячьей кожи. Эти плотные, жесткие, звенящие при сгибе листы тесно стя­гивал крепкий переплет с металлическими за­стежками. Дорого стоил материал, из которого изготовлялась книга, еще дороже обходился труд писцов, испещрявших листы пергамента вязью тщательно выписанных строчек.

Не мудрено, что громоздкая, тяжеловесная рукописная книга была и редкостью, и драгоцен­ностью, ее нельзя было доверить всем искате­лям знания. Содержание рукописной книги студентам приходилось воспринимать на слух, усваивать на память.

Тысячи людей со всех концов Европы сте­кались в те города, где появлялся прославлен­ный ученый. Так, в небольшом итальянском городке Болонье, где на рубеже XI и XII вв. появился знаменитый знаток римского права Ирнерий, возникла школа юридических зна­ний, превратившаяся в Болонский универси­тет. Точно так же другой итальянский город — Салерно прославился как главный универси­тетский центр медицинской науки. Парижский университет, открытый в XII в., завоевал признание как главный центр богословия.

Вслед за несколькими высшими школами XII в. большинство средневековых универси­тетов возникло в XIII и XIV вв. в Англии, Франции, Испании, Португалии, Чехии, Поль­ше и Германии.

Нередко иноземному студенту трудно было договориться с местными жителями. Трактир­щики, булочники, пивовары, хозяева гости­ниц и др. нередко обсчитывали пришельцев, а городская стража и судьи сквозь пальцы смотрели на злоупотребления своих сограждан и подвергали студентов несправедливым взы­сканиям и наказаниям.

Борьба в защиту своих прав заставляла сплотиться всех студентов и преподавателей. Возмущенные обидами и притеснениями, сту­денты и профессора на 10 лет покинули Боло­нью, и город сразу утратил не только славу, но и доходы, которые приносил ему университет.

Торжественное возвращение университета последовало лишь тогда, когда город признал его полную независимость. Это означало, что профессора, студенты и служащие университета больше не подчинялись городским властям, а повиновались выборному ректору универси­тета и выборным деканам факультетов. И если студент допускал какой-либо проступок, го­родские власти могли лишь просить универси­тетских руководителей судить и наказывать провинившегося. Средневековые университеты повсюду завоевали себе такую же независимость и ревностно оберегали ее.

Со временем в средневековом университете появились факультеты: юридический, меди­цинский, богословский и философский. Но обучение начиналось с особого, как бы подгото­вительного факультета, где преподавались так называемые «семь свободных искусств». И так как по-латыни искусства назывались «артес», то и факультет именовался «артистическим». Студенты-«артисты» изучали грамматику, затем риторику (искусство красноречия), потом «диалектику», под которой разумели логику — умение строить правильные умозаключения; вслед за тем они переходили к арифметике, гео­метрии, музыке и астрономии.

«Артисты» были молодыми людьми, и по университетскому уставу их можно было по­роть, как и школьников, тогда как студенты старших факультетов не подвергались физи­ческим наказаниям.

Средневековую науку называли «схоласти­ческой» (дословно «школьной»). Суть этой науки и ее основной порок выражала старинная по­словица: «Философия — служанка богословия». И не только философия, но и все тогдашние науки должны были каждым своим выводом, каждым словом укреплять истины религии, слепое доверие к учению церкви.

В учебной жизни средневекового универси­тета большое место занимали диспуты. На так называемых «магистерских диспутах» обучав­ший студентов магистр умело втягивал своих учеников в спор. Предлагая проверить или оспорить выдвинутые им тезисы (положения), он заставлял студентов мысленно сверять эти тезисы с запомнившимися мнениями «отцов церкви», с постановлениями церковных собо­ров (совещаний) и папскими посланиями.

Случалось, что в словесный поединок всту­пали серьезные ученые. Тогда для диспута в противоположных концах переполненной людьми аудитории устанавливали две кафедры противников-диспутантов, а сторонников того и другого разделяли крепким деревянным барье­ром, пересекавшим аудиторию.

Во время диспута каждому тезису противо­поставлялся контртезис противника. Тактика наступления заключалась в том, чтобы вере­ницей взаимосвязанных вопросов подвести про­тивника к такому вынужденному признанию, которое либо противоречило бы его собственным утверждениям, либо расходилось бы с незыб­лемыми церковными истинами, что было равно­сильно грозному обвинению в ереси.

Не раз бывало, что разгоряченные спором слушатели по окончании диспута выбегали на улицу и решали вопрос о том, кто прав, силой кулаков. Случалось, что разгоревшееся побои­ще прекращала лишь вызванная ректором городская стража.

Но и в средние века находились люди смелой мысли, не желавшие изо дня в день повторять одни и те же церковные истины. Они стреми­лись вырваться из оков схоластики, открыть для научной мысли более широкий простор.

В XII в. против профессора Парижского университета Гильома Шампо выступил молодой ученый Петр Абеляр. В завязавшихся острых спорах престарелому профессору никак не удавалось взять верх над юным соперником. Шампо потребовал изгнать Абеляра из Парижа. Но Абеляр не пожелал прекращать спора. Обо­сновавшись в дальнем пригороде Парижа, он продолжал следить за каждым словом профес­сора.

После каждой лекции в стужу и в дождь, зимой и в осеннюю распутицу неутомимые студенты одолевали за сутки не меньше 30 км, пробирались из Парижа в пригород и обратно, чтобы сообщить Абеляру все сказанное Шампо и поставить последнего в тупик перед лицом новых возражений Абеляра. Этот длившийся месяцами спор закончился блестящей победой Абеляра. Убеленный сединами профессор при­знал не только правоту своего молодого про­тивника, но и необходимость передать свою кафедру ему, как самому достойному воспита­телю молодежи.

Абеляра не удовлетворяло мнение схоластов, считавших, что «вера предшествует разумению». Он утверждал, что «веровать можно лишь такой истине, которая становится понятной для ра­зума». Тем самым отвергалась вера в непонят­ные бессмысленные и фантастические вещи. Абеляр учил, что «благодаря сомнению мы исследуем, а благодаря исследованию познаем истину».

В смелом учении Абеляра церковь усмотрела опасную угрозу, так как незыблемые истины церкви, так называемые догматы, не выдержали бы испытания сомнением и критикой.

Тяжкий путь прошел Абеляр. Физически искалеченный своими врагами, изгнанный из Парижа, он оказался в отдаленном монастыре. Под конец жизни он был осужден церковным собором как еретик, над которым постоянно нависала угроза казни.

Но со времен Абеляра аудитории средне­вековых университетов все чаще становились ареной борьбы за разум и науку.