Мозг и регуляция поведения

Мозг и регуляция поведения

Мы рассказали о том, как головной мозг при­нимает информацию из внешнего мира, как он формирует зрительные и слуховые восприятия, какие механизмы лежат в основе речи, как он обеспечивает прочное, напряженное внимание. И все же мы проделали лишь одну, да и то небольшую часть пути.

Теперь нам остается едва ли не самое важ­ное — узнать, как головной мозг обеспечивает нашу память, как он оказывается в состоянии подчинить следам этой памяти, сохраняющейся в его клетках очень долгое время, активную деятельность организма, как вырабатывает слож­ные программы деятельности и регулирует наше поведение.

Здесь мы находимся еще в самом начале пу­ти, и непознанное в сотни тысяч раз больше уже известных нам фактов.

Известно, что самые простые, врожденные формы поведения, преобладающие на низших этапах развития животного мира — у рыб, зем­новодных, птиц, программируются аппаратами

подкорковых узлов мозга, а у насекомых — группами нерв­ных клеток, сосредоточенных в передних отделах нервной це­почки и известных под назва­нием «передние нервные ганг­лии». Эти аппараты, клетки ко­торых хранят наследственную память, обеспечивают унаследо­ванное инстинктивное поведе­ние. Если в ответ на прос­тые сигналы из среды осущест­вляются некоторые сложные врожденные акты, если, вос­принимая блеск воды, комар на­чинает откладывать яички на блестящую поверхность, а паук, воспринявший вибрацию пау­тины, бросается на жертву, ес­ли едва вылупившийся из яйца грач в ответ на колебания гнез­да раскрывает рот в ожидании пищи — все это врожденные, инстинктивные формы поведе­ния. Они осуществляются на основе наследст­венно закрепленной информации, хранящейся в клетках переднего ганглия, подкорковых узлов или «древней коры».

Какие же мозговые механизмы создают слож­ные и изменчивые программы поведения в тех случаях, когда животное, а тем более человек должны приспособиться к меняющимся усло­виям среды, выработать новые формы активной деятельности? Что направляет эти виды деятель­ности? Какие системы мозга регулируют ее?

Здесь мы переходим к одной из самых важных и сложных проблем — к строению и функциям лобных долей мозга. Размер их огромен: у человека лобные доли занимают больше чет­вертой части всех мозговых полушарий... Что они делают, какова их роль? Этот вопрос до­ставил много забот сотням ученых всех стран, и долгие годы они не могли получить на него правильный ответ.

Попробуем раздражать лобные доли мозга электрическим током. Это раздражение не вызы­вает ни зрительных, ни слуховых, ни осяза­тельных образов, а также и никаких движений.

Посмотрим на человека, у которого из-за ранения или опухоли мозга пришлось уда­лить значительную часть лобных долей. Он про­должает так же видеть и слышать, ощущать при­косновение, двигаться, говорить и понимать обращенную к нему речь, как это было и до операции.

Неужели же лобные доли мозга совершенно бездействуют? Нет, это далеко не так!

Полвека назад Павлов провел такой опыт: у одной собаки удалил все задние отделы полу­шарий, оставив лобные доли; у другой, наобо­рот, удалил обе лобные доли мозга и сохранил его задние отделы. Стало ли различным поведе­ние этих собак?

Вот что писал Павлов, подводя итоги опыта: «Если вы у собаки вырежете всю заднюю часть больших полушарий, то вы получите животное в общем совершенно нормальное. Оно будет опознавать носом и кожей и вас, и пищу, и всевозможные предметы, с которыми оно встре­чается. Оно завиляет хвостом, когда вы его погладите... Оно выразит свою радость, узнав вас, но такое животное не будет на вас реаги­ровать, если вы далеко стоите, т. е. оно не пользуется в нормальной мере глазами. Такая собака пользуется очень мало глазом и ухом, а в остальном она вполне нормальна.

Если же вы вырежете переднюю часть больших полушарий, то перед вами будет, по-видимому, глубоко ненормальное животное. Оно не имеет никакого правильного отношения ни к вам, ни к своим товарищам — собакам, ни к пище, которой оно и не найдет, ни вообще ко всем предметам, ее окружающим. Это со­вершенно исковерканное животное, у него, по­-видимому, не осталось никаких признаков це­лесообразного поведения.

Таким образом, получается огромная раз­ница между обоими животными: одним без пе­редней и другим без задней части полушарий. Про одно вы скажете, что оно слепо или глухо, но в остальном нормально; про другое — что оно глубокий инвалид».

Значит, лобные доли играют важную роль в поведении животного. Повреждение или раз­рушение их не затрагивает ни зрения, ни слуха, ни осязания, ни движения, но нарушает целесообразный, организованный характер по­ведения.

Обратимся теперь к человеку. Мы знаем, что особую роль в регуляции человеческой дея­тельности и в развитии его психической жизни играет общение с окружающими, которое осу­ществляется с помощью речи.

Когда мать говорит ребенку: «Вымой руки!», «Принеси чашку!» — она направляет, регули­рует его деятельность. Теперь уже не только непосредственное впечатление от вещи, но и слово матери является той силой, которая на­правляет его поведение, заставляет идти и искать названный предмет или совершать нужное действие.

Такая роль речи, регулирующей поведение ребенка, во многом определяет и дальнейшее развитие его психических процессов. То, что сегодня он делает по указанию матери, завтра будет способен делать самостоятельно. Разве не с помощью своей собственной речи (внешней или внутренней) мы намечаем план наших действий? Разве мы не говорим себе: «Нет, остановись, так нельзя делать». И разве с помощью тех связей, которые возникают на основе речи, мы не анализируем наше поведение, не сравниваем результаты действия с тем, что мы задумали, не проверяем результат действия?

Поведение человека регулируется речью. Поэтому совершенно естественно ожидать, что разрушение лобных долей мозга, не вызываю­щее у человека нарушений зрения, слуха, ося­зания и движения, не нарушающее и аппарата самой речи, приведет к тому, что речь переста­нет регулировать его поведение. Речь потеряет свою направляющую, организующую роль, и эти сложные формы осмысленного поведения будут нарушены.

Такое предположение оправдывается при наблюдениях над больными с тяжелыми повреж­дениями лобных долей мозга.

Перед нами больной, который только не­давно перенес тяжелое ранение, разрушившее значительную часть лобных долей. Он хорошо видит, слышит и разговаривает с нами; он ходит и легко справляется с привычными дей­ствиями. Но вот мы обращаемся к нему: «По­жалуйста, пойдите и принесите книжку, ко­торую вы оставили в палате, там, в конце ко­ридора». Больной с готовностью встает, на­правляется в коридор, чтобы выполнить нашу просьбу. По пути он встречает двух приятелей, и намерение выполнить нашу просьбу уже за­быто: непосредственное впечатление затормо­зило, разрушило его. Речевые следы перестали регулировать его поведение, оно стало неустой­чивым, легко поддающимся случайным влия­ниям.

Не только чужая речь, выражающая прось­бы и приказы, но и его собственная и возникаю­щие на ее основе намерения теряют направляю­щую, регулирующую роль. Вот почему такой больной, придя на трамвайную остановку, что­бы ехать в нужном направлении, импульсивно садится в первый подошедший вагон и едет не в том направлении. Вот почему такой больной, намереваясь строгать доску до определенной толщины, легко забывает об этом и работает до тех пор, пока не сострогает всю доску и не нач­нет строгать дерево верстака. Вот почему он оказывается не в состоянии сравнить, сопо­ставить то, что было задумано, с тем, что им делается. Все его поведение теряет осознанный, разумный характер. Теперь мы начинаем узна­вать, какую службу несут лобные доли мозга. Это — важнейшая часть сложного механизма регуляции поведения.